elizabeth olsen
АДЕЛАИДА / ADELAIDE, 30
адель чувствует, что медленно умирает. а, может быть, мертва уже давно, просто окружающая её бутафория человеческих судеб, замурованных в бетон переулков и рекламных вывесок - всего лишь остаточные декорации, закольцованное подобие правды, стоит только пальцами щёлкнуть (кажется, дождь кровавый совсем ничего не отмыл); она не знает наверняка и застывает в нерешительности. ей хочется, чтобы время тоже застыло, перестало дышать, перестало душить. но время улыбается лукаво, скалится по-волчьи и в очередной раз лёгким движением запястья переворачивает песочные часы, отсчитывает секунды (сколько ещё осталось?). песчинки цвета солнца с рдяным оттенком - импровизированные стрелки - тают и будто на свет нанизываются капелью, в переливах падения капель поётся то ли ca rpe di em, то ли me men to mo ri, а может это только кажется и не стоит разбивать эхо на слоги.
в какой-то момент внутри что-то с противным скрипом половиц надламывается, и аделаиде хочется заплакать, но она не умеет быть слабой. из-под век не выкатываются хрусталики слёз. воздух в спальне вроде до сих пор пахнет гиацинтом и клеверным мёдом (на самом деле адель давно уже не растит дома цветы). или это табаком дышит сигарета? адель чертыхается тихо, будто боясь спугнуть кого-то из плоти мёртвых стен и вслушивается в темноту (слышит сбитое рваное дыхание и долго гадает, чьё оно, темноты или её собственное).
опыт падения тот, что повторяется. рахель хорошо это знает. она падает так каждую ночь — в сон, куда-то далеко, в своё (не)забытое прошлое, растасканное чужими руками по каплям, вытекшее к ногам кровати. кипящее олово рычит утробно и оборачивается бурным багровым пáводком, обнимает щиколотки, впитывается в локоны цвета раскалённых пустынных дюн, смолевыми змейками-подтёками щекочет нёбо. спальня утопает в омуте, её стены проваливаются с глухим стуком в тишину (спёртый воздух выламывает грудную клетку изнутри), реальность тоже проваливается и пускается трещинами. страх, бешеный и почти животный, холодными тонкими пальцами прикасается к линии позвоночника, вырисовывая вертикальную дорожку, стучит костяшками запястья. он прожигает кожу, попадает в организм внутривенно, опаляя артерии, отчего повсюду начинает лихорадочно трясти и выворачивать наизнанку. в такие моменты смерть не кажется чем-то отвратным и мерзким: умереть не страшно и даже желательно поскорее (по-настоящему умереть, не как в с е о н и), если после тревога не будет копошиться в висках и ночные кошмары рассыпятся трухой. но она снова пробует на вкус страх, снова чувствует своё дыхание, снова чувствует, значит, она ещё жива, так обидно жива, и грохот бьющегося о рёбра сердца оглушает её, возвращая провалившийся под ногами мир обратно.
аделаида знает, что умирает. не знает только, медленно или быстро, ещё слишком рано или уже поздно. неизвестность её раздражает - она привыкла разгадывать всё наперёд, планировать заранее, быть всегда на шаг дальше. “мириться лучше со знакомым злом, чем бегством к незнакомому стремиться” - вспоминаются ей строчки из шекспировской трагедии, и она смиряется со знакомым злом - продолжает жить дальше, как жила она когда-то, до своего условного "после" (адель, себя ведь не обманешь, ты уже никогда не будешь прежней, тебе некуда возвращаться, незачем дышать). а ещё адель не хочет (боится) смерти, потому что люди умирают поодиночке, а ей страшно оставаться одной даже в темноте собственной квартиры но ночам. рядом с ней её страхи, её родные демоны, они - неотъемлемая её часть, плоть от плоти. когда она с ними наедине - страхи начинают пожирать издалека, изнутри, почти осязаемо. однажды они осмелеют, станут дикими и неприрученными, и тогда от неё ничего не останется. она сделала всё возможное, чтобы остаться одной, чтобы оградить себя от окружающих (или окружающих от себя, потому что так гуманнее, так она не причинит никому вреда, так никто не пострадает, разве что только она, но это разве страшно?), сделала как лучше, но, кажется, не готова плутать в дыму сожжённых мостов и задыхаться свалявшейся сажей. она умеет калечить (и себя, и других) словами как обоюдоострым лезвием, умеет выживать в одиночку (выживать и жить - вариации одного и того же или взаимозаменяемые состояния?), но искры во взгляде всё равно ненарочно складываются в “останься”.
да, зарисовка полупрозрачными штрихами, и мой собственный концепт не в лучшем виде, к тому же, но уже ощущается острая потребность в этом персонаже. буду предельно краток: если любите вкусно покушать стеклышко, если хотите в непростые отношения с рефлексией и hurt/comfort вперемешку с дилеммой дикобразов — милости прошу в лс ~
и да, имя/внешность условны, можем поторговаться.
